Мы подошли к берлоге Сидоровича далеко за полночь, когда луну скрыли облака. Нас было трое: я, то есть Максим Краевой, Маховик и Лялька по кличке Брынза.
Говорят, бабам в Зоне не место. Но так говорят только те, кто здесь не бывал. Кое-кто из сталкеров сидит тут безвылазно и носа не кажет за Периметр. Они сбывают хабар скупщикам вроде Сидоровича, у которых и отовариваются снарягой и водкой, едой и стволами. Ну и что, им теперь всю жизнь без женщин обходиться?
К чему это я? Да к тому, что в моей бригаде уже была женщина — Милена, моя сердечная подруга. Три года ее, девчонку еще, учили жить в колонии для малолеток, так что характер у Милены получился стальной, не укусишь — зубы сломаешь. Теперь ее с нами нет, а почему — отдельная история. Но бойцом она была знатным, потому и Ляльку я приютил без разговоров.
— Есть! — сказала Брынза и хлюпнула носом. У нее насморк. Хронический.
Муську, слепую суку, с недавних пор охранявшую подходы к схрону Сидоровича, Брынза сняла из снайперки с глушаком метров со ста. Хорошо, что мы раздобыли ночной прицел, без него даже Брынза не попала бы. А ведь она бывшая биатлонистка, мастак стрелять издалека: с трехсот метров тушкана в глаз бьет.
Ну и местечко выбрал Сидорович для лабаза! Справа, метрах в пятнадцати, кружит в воздухе пожухлая листва — прям пушкинская осень. То ли «трамплин» это, то ли «воронка», в ПНВ не разглядеть. Слева, почти у самого входа, большая лужа зеленеет. А ведь раньше к этому месту легко подойти было со всех сторон, но теперь откуда ни сунься — то аномалия, то «ржавые волосы». Н-да, задачку предстоит решить еще ту. Странно, что я раньше не слыхал об этих сюрпризах. Хотя в Зоне что ни день, то новости…
Как только собачий череп в куски порвало, косолапый Маховик наступил на сухую ветку, и та громко хрустнула.
— Тихо ты! — вызверился я на Маховика. Но говорил шепотом, чуть слышно. — Или в «холодец» нырять заставлю!
Маховик смолчал. Знал, что я и впрямь на такое способен.
— Теперь вперед двигай, — приказал я.
— Я те чё, отмычка? Самый молодой, да? Впервые в Зоне?
Положим, не впервые. Ну так Брынза и я тоже не по Красной площади гуляем и отовариваемся не в бутиках. А у Маховика за Периметром опыт обширный — он у нас привычный пьяных сталкеров на деньги опускать, это у него в крови.
— Иди, говорю. А не то я Сидоровича сам завалю.
Это на Маховика подействовало. У него с барыгой старые счеты. То ли заломил ему Сидорович непомерную цену, то ли патроны гнилые подсунул, а то и глянул косо — не знаю. Но, услыхав, что я иду «проведать» лабаз, Маховик заискрил пуще «электры», мол, возьми в долю, сгожусь. Мне и Брынзы хватило бы — собачку обезвредить, но от лишнего ствола грех отказываться. Мало ли…
И вот теперь Маховик испугался, что торговец без его мести упокоится. Не лень, нет, страх — двигатель прогресса. Особенно в наших местах. Боишься — и вскакиваешь, и рвешь вперед, хоть и мечтаешь зарыться в асфальт или нырнуть в полузатопленный подвал, чтоб ни одна дрянь не достала.
А вот я, к примеру, с прогрессом не в ладах. Потому и валяюсь на плащ-палатке, разглядывая в ПНВ ночные пейзажи.
Маховик короткими перебежками помчал вдоль «ржавых волос». По моему приказу Брынза сорвалась вслед за ним. У самого «холодца» Маховик упал, словно его по ногам арматуриной приласкали, и я, собравшийся за подельниками, замер на месте. Что такое?..
Брынза мгновенно вскинула винтовку, направив на дверь схрона, и, не опуская ствола, подбежала к Маховику.
Один только я на ручнике. Ну, это дело поправимое, полминуты — и я тоже в дамках. Упал рядом с Брынзой, с омерзением на «холодец» поглядывая. Не нравится он мне. А тут еще до «ржавых волос» рукой подать. А ну как ветер поднимется? Да в нашу сторону? Нельзя здесь долго разлеживаться.
— Чего завис? — Я в школе компьютерами увлекался. — Жми три педали и вперед.
— А? — раззявил варежку Маховик. — Это… тут аккуратней дальше. Растяжки.
Глянул я — и обомлел. Таки да, растяжки. А про них Пельмень, помощник Сидоровича, мне ни полслова. Вот так, на аномалии заморочившись, простую проволоку и не заметишь. А потом — хлоп! — похороните меня в белых тапочках. Хитёр Сидорович, ничего не скажешь.
Аккуратней? Это мы умеем, особенно если знаем куда смотреть.
— Маховик, ты вороной кричать можешь?
— Чё?.. А-а, да.
— Так кричи давай.
Пожав широкими плечами, Маховик закаркал, а я мысленно взмолился, чтобы Сидорович не проснулся раньше времени. Ну, удумал Пельмень — ворону ночью изображать. Любого это насторожило бы, но что поделаешь… Помощник Сидоровича передал мне клочок бумаги с коммерческим предложением и планом операции. В баре он вроде как поскользнулся и вцепился мне в плечо, чтоб не упасть. Я для конспирации, конечно, отвесил ему подзатыльник. В итоге в кармане у меня оказалась ценная записка: вот он, шанс, которого я ждал так давно. Обговорить что-то, изменить возможности не было.
Что за бар? Точно не «Шти». Кто меня в это пафосное заведение пустит? Не прозрачное, нет, я пил сивушный мутняк в кабаке без вывески. И те шлюхи, что здесь промышляли, танцевать стриптиз не умели. От беспробудного пьянства они едва стояли на ногах.
Каркать — еще ладно, а вот забыть о растяжках — преступление. Штраф за халатное отношение Пельмень точно заслужил.
Землянка у Сидоровича будь здоров. Сам-то я в гостях ни разу не был — не приглашали, — но наслышан. Снаружи маскировка — вроде как предбанник сельского амбара, зато на глубине обстановка взрослая.
За ветхой с виду дверью, обитой гнилой дранкой, что-то шевельнулось. Я скорее почувствовал движение, чем услышал. И зачем было с Пельменем дружбу водить, если эти опилки я, не напрягаясь, плечом вынесу? Но когда дверь отворилась, я понял, что был не прав. Лист брони толщиной с ногу продырявил бы разве что выстрел из РПГ. А дранка — это так, для виду, чтоб залетные не польстились.
Что-то негромко щелкнуло, дверь зафиксировалась в открытом положении. Ослепленный вспышкой Маховик вскинул «калаш». Хорошо хоть сразу не открыл огонь, ведь это сам Пельмень пожаловали. У него, что называется, «во лбу звезда горит» — фонарик хороший, диодный. На голове крепится, у многих сталкеров такой есть. Неужто и Пельмень за хабаром ходит? Или ходил когда-то? Глядя на его щуплую фигуру, узкие глазки и артритные ручонки, в подвиги не шибко поверишь. А прозвище свое он получил из-за крупного носяры, мясистого нароста посреди костлявого лица.
— Сидорович? — шепнул я.
— Спит, — хихикнул Пельмень, и мне сразу захотелось двинуть ему в глаз, чтоб серьезней относился к делу. — Стаканчик принял — и без задних лап. Обмыл удачную сделку.
— Хабар?
— Закинули, а как же, все по плану. Вот он и обмыл, а я тут как тут.
Я кивнул. По плану — это хорошо.
Чтобы спуститься в подземелье, надо было пройти несколько метров по неосвещенному пространству. Мне это сразу не понравилось, поэтому я тактично пропустил даму вперед. Меня мама учила: женщинам место надо уступать. Ляля презрительно хмыкнула и шагнула во тьму. Впереди, под уходящим вниз потолком, тускло мерцали сороковаттки сквозь запыленные плафоны.
— Позвольте, а почему так темно?.. — возмутился Пельмень, оглядываясь вокруг, отчего свет его «звезды» заметался по стенам.
— Назад! — прошипел я, но было поздно.
На что наступила Лялька, какой невидимый луч пересекла, не знаю, но сигналка взревела сиреной гражданской обороны.
Оттолкнув Брынзу, прыгая через три ступеньки, я скатился в узкий коридор, ведущий к логову Сидоровича. И как раз успел увидеть, как со скрежетом захлопнулась массивная стальная дверь, из-за которой выскочил сам скупщик — рукава закатаны по локти, ствол наперевес. Да не просто ствол, а «бульдог». Глаза торгаш выпучил, губы под усами тряслись, и ругался он при этом — уши закладывало. Нельзя так громко в наших местах разговаривать, примета плохая.
Лялька с Маховиком меня вмиг догнали. И застыли на месте.
— Кто такие?! Стоять! Руки вверх! Подходи по одному! — принялся выкрикивать Сидорович речевку из старых, еще советских боевиков.
Со страху и не такое наговоришь. А вот гранатометом он зря пугал. Из «бульдога» в закрытом помещении долбить — чистейший суицид. Проще себе горло перерезать, и то больше шансов выжить. Всем известно, что шкуру свою Сидорович любит безмерно, почти как деньги, может, чуточку меньше. И рассудительности ему не занимать. И потому было ясно, что лысый пень точно стрелять не станет.
— Эй, Сидорович, не гневи судьбу, роняй свою игрушку. Только нежно, а то не дай бог… — Понимая, что это глупо, я отступил за широкую спину Маховика. Если Сидорович пальнет, и за десятком таких спин не спрячешься. — Ты ж схватил что под руку попало, верно? Хорошая вещица, нам в хозяйстве пригодится.
Мне нельзя рисковать. Я слишком близко подобрался к своей мечте.
— Это кто там гавкает?! — прищурился Сидорович, но «бульдог» не опустил. — Пошли вон отсюда!!!
Меня изрядно раздражал вой сирены, из-за которого сказанное угадывалось лишь по движению губ. Да и несговорчивость Сидоровича нервировала. Поэтому я просто шагнул из-за спины Маховика и всадил три пули в плечо торгаша. Покатились под ногами гильзы из старенького ПММ. Самая та машинка, когда долбишь почти в упор.
Барыгу опрокинуло на спину, гранатомет он уронил. Меня на мгновение окатило ледяной волной, почудилось, что он таки успел нажать на спуск. И… ничего не случилось.
«Обошлось», — с удивлением подумал я и прыгнул вперед, с ходу вбив мысок ботинка в ребра Сидоровича. Надо бы грохнуть его. Пулю в лоб — и все компромиссы. Но — чуть позже. Сначала, Макс, разберись с той партией хабара, что торгашу сгрузили накануне, а уже потом зачищай мирное население.
— Ну ты, Край, попер, как трактор по бездорожью… — шевельнулись губы, намазюканные фиолетовой помадой. — Он же всех нас мог…
Пока я проверял карманы скупщика, Лялька стояла вся бледная, что вовсе не в ее стиле. Бой-баба. С такой и в гамаке комфортно, и кабана валить не страшно. Хорошая девчонка, вот только сердцу не прикажешь…
— Мог, да не смог, — отрезал я. — Чё стоим?! Я один дело делаю, а хабар поровну?
— Мы так не договаривались! — Пельмень вдруг схватил меня за рукав кожанки.
Вот уж кому рта лучше было не раскрывать. На месте этого недоноска я бы дышал через раз и молился Хозяевам Зоны.
Я взглянул на Маховика, тот кивнул в ответ, мол, занесу в протокол показания свидетеля.
По части протоколов он — профи. Третью ходку поймал по «мокрой» статье, и тут как раз отменили мораторий на смертную казнь. Оценив состояние экономики Украины как плачевное, Маховой Виталий Иванович проявил сознательность и избавил державу от расходов на казенные похороны. Проще говоря, спланировал и осуществил дерзкий побег: заложник плюс три трупа в форме ВВ. Кстати, заложник, кум колонии, тоже оказался не долгожителем…
Схватившись за расквашенный нос, Пельмень слушал лекцию об отхожих местах, где ему надлежит прописаться в кратчайшие сроки, а я искал чертов рубильник, который заткнул бы сигналку.
— Пельмень, не зли меня! Выруби это!!! — Я так рассвирепел, что готов был вскрыть предателю горло, если тот не выполнит мою просьбу.
Оттолкнув Витальку, Пельмень мазнул ладошкой по ближайшему выключателю в две клавиши. Я-то думал, это для лампочек Ильича, которые под потолком, но ошибся.
В наступившей тишине я услышал стук собственного сердца. Молотило оно о грудную клетку дай боже. Еще бы, от налета мое будущее зависело. Или пан, или пропал.
И опять мой взгляд уткнулся в запертую дверь. Толстенная сталь, еще круче, чем наверху. Взрывчаткой только и возьмешь. Или прямой наводкой. Или… Я поднял «бульдог» и разочарованно хмыкнул: не заряжен. Ну, ничего, я на бонус и не рассчитывал, есть у меня ключик от любой двери. В тротиловом эквиваленте. Только бы заряд правильно рассчитать, чтобы схрон не завалило.
— Ах вы суки… ай суки… — подтекая алым, стонал на полу торгаш.
— Пельмень, калитку осилишь? — Я прищурился, уже зная ответ, но еще надеясь, что обойдется без шума и пыли.
Носатый испуганно мотнул головой, подозревая, что мне это не понравится. Он угадал. Я двинул его ногой в живот. Пельмень согнулся вдвое и умудрился выдавить из себя:
— Моя доля… я… доля-а-а…
— Где хабар спрятан?
Помощник Сидоровича быстро глянул на дверь и ничего не ответил. Мелкая, гадкая, мерзкая личность — раз. Не предупредил о растяжках, чем мог сорвать всё, — два. Открыв схрон, прохлопал сигналку — три. Не знает, как открыть вторую дверь, — четыре… Бесполезный кусок мяса. Я кивнул Маховику, и тот с радостью нажал на спуск. Короткая очередь вмиг лишила Пельменя порочного стремления разбогатеть, а заодно и жизни. И все бы хорошо, да только грохот Виталькиной «гадюки» заглушил другой выстрел, из-за которого все пошло наперекосяк.
До того момента еще можно было переломить расклад, как-то выкрутиться, но выстрел…
Я вдруг увидел, как побелела рожа Маховика. Он уронил ствол, чего с ним никогда не случалось. Зная, что голова его оценена за Периметром в небольшую, но приличную сумму, Маховик не расставался с «гадюкой» даже в бане. А тут — чуть ли не на пол швырнул.
Меня аж передернуло. В Зоне оружие потерять — что без рук ширинку расстегивать, когда совсем невмоготу. То есть результат плачевный обеспечен.
Но я Маховика не виню. Он увидел, как сползает по стене наша биатлонистка. Изо рта Ляльки протянулась аккуратная струйка, марая камуфляж бурым. Пуля попала ей в грудь, пробила легкое и, если сердце не зацепила, то очень рядом шмыгнула. Брынза презирала броню, а зря. Вот так на одного снайпера в моей команде стало меньше.
Присев, я кувыркнулся к ступенькам. Над головой грохнуло, свистнуло и высекло из стены пыльный фонтанчик штукатурки. Это, приподнявшись на локте, стрелял раненый Сидорович. Паршиво, значит, я его обыскал. И потому именно я виноват, что шесть граммов стального сердечника в оболочке ударили Маховика в затылок. Он как раз обнял Лялю, доживавшую последние секунды.
Я всегда виноват… Я был виноват, когда загремел в доблестные вооруженные силы и попал в часть, которую правительство решило отправить к черту на кулички с благородной миротворческой миссией. Но больше всего я провинился, вернувшись домой: буквально на второй день своей новой жизни я заступился за девчонку из соседнего подъезда, которую мутузили почем зря три здоровенных жлоба. Был солнечный день, по улице, отвернувшись, вышагивали толпы прохожих, и только мне показалось, что бить ногами упавшего человека — к тому же женского полу — как-то нехорошо. Пару недель спустя, выслушав прокурора, я понял, что вообще напрасно родился, что мне не место среди нормальных людей. На суд девчонка из соседнего подъезда не явилась, показаний не дала. Адвокат мой разве что не зевал. Я пытался защищаться, но… Кому, скажите, больше доверия: мне, чуть выше среднего роста наглецу с колючим взглядом и руками в татуировках и шрамах по числу зачищенных от повстанцев деревень, или приличному молодому человеку в стильном костюме, юристу по образованию и помощнику депутата городского совета?.. Да, я забыл сказать: двое жлобов померли, не доехав до больницы. От острого приступа совести, наверное…
Две пули — два трупа, это на уровне рефлексов. Кем был в прошлом Сидорович, я не знаю, но мыслишки появились. За экономию боеприпасов палачей премируют. Как бы то ни было, но разглядеть пистолет в руке Сидоровича я смог в подробностях — «Макаров». Макса Края удивить практически невозможно, но тут я удивился конкретно. При достатке торгаша надо палить из «пустынного орла» по консервным банкам. Каждый день. Утром и вечером. Значит, мы оба поддерживаем отечественного производителя.
Следующий заряд предназначался мне. Замешкайся я хоть на миг, и пуля проткнула бы мне лоб. Надо отдать должное Сидоровичу, он разил метко, да только и я не так уж прост. Жизнь научила уходить со смертельной траектории до того, как мои извилины на стенах и на полу станут поводом для генеральной уборки.
Я патронов не экономил. В магазине их оставалось девять штук, а значит, еще трех для торгаша не жалко. Там, где меня учили стрелять, вместо мишеней были люди, которым надоело подыхать от СПИДа, бесплатно вламывая на плантациях местного царька.
Что-то такое появилось в глазах торгаша, когда я выдернул из его скрюченных пальцев оружие. Такой же взгляд был у бананового диктатора, когда мы бежали по взлетной полосе, догоняя последний «тюльпан», а обезумевшая от ненависти толпа ломала ограждение аэропорта. Хозяину жизни не нашлось места у нас на борту, и он очень удивился. Сидорович тоже удивился, пялясь на меня, живого и невредимого.
Я обратил внимание, что у него аккуратно обрезанные, полированные ногти. И это почему-то меня разозлило. Два трупа — раз плюнуть, а корчит из себя чистюлю! Каблук моего ботинка раздробил ухоженные пальчики. Теперь у него куда меньше шансов выстрелить мне в спину. Разве что он умеет держать оружие ногами.
Торгаш взревел, как недорезанный вепрь, и поклялся выгрызть мне печень. Улыбаясь, я терпеливо ждал, когда он сообразит, что с каждой секундой в его теле остается все меньше крови и тратить силы на крики — глупо. Он попытается договориться — это точно. Я даже не буду ему угрожать. Пусть сам предложит, пусть принесет мне хабар на хрустальном блюде с не важно какой каемкой.
Весь мир подчиняется лишь одному закону: сожри ближнего своего. И я в этом смысле самый законопослушный гражданин.
— Что тебе надо? — Лицо Сидоровича блестело от пота.
Прямо сейчас он мог отключиться. Или сдохнуть. Но я заставил себя не думать об этом.
— Код замка?
— Да ты ж меня все равно убьешь! — Сидорович, похоже, наивно верил, что безвыходных ситуаций не бывает, надеялся, что еще не все потеряно. Вступив в переговоры, он решил выиграть немного времени.
Оптимизм — это врожденная глупость? Или анестезия?
— Не убью, — соврал я. — Зоной клянусь.
Кривясь от боли, охая и скрипя зубами, он назвал мне цифры кода и подробно объяснил, где расположены ловушки и как их обойти. Его откровенность едва не вызвала у меня слезы умиления. Честность — качество благородное. Стоило вырвать чеку и сунуть гранату под спину Сидоровичу так, чтобы любая попытка пошевелиться гарантировала смерть, — и сразу он стал человеком общительным и откровенным.
Все-таки я умею ладить с людьми, находя светлое в самых отъявленных негодяях.
Ноутбук и тусклая лампа на громадном столе, тройной сейф в углу и стены, наполовину облицованные болотного цвета плиткой. Обстановка не то чтобы спартанская, но предельно рабочая. Ничего лишнего.
Я осторожно шагнул в комнату. До сейфа, в котором спрятан хабар — мой пропуск в рай, оставалось метра три, когда я вдруг почувствовал, что дело пахнет керосином. Ощущение было настолько сильное, что я не раздумывая вернулся к двери и, прижав палец к губам, показал Сидоровичу, что в его интересах хранить молчание. Выставив пистолет перед собой, я начал медленно — и главное, бесшумно! — подниматься по лестнице. Когда до выхода из схрона оставалось всего ничего, я пригнулся и, надвинув на глаза окуляры ПНВ, быстро выглянул наружу.
То, что я увидел, мне не понравилось. Да так, что хоть плачь. К схрону короткими перебежками двигались вооруженные люди в военной форме. Один, два, три… пять… я насчитал десять человек. Первой мыслью было кинуться вниз, подобрать «гадюку» и снайперку, потом сразу назад — и принять бой. Я никому не позволю помешать мне, когда до мечты остался лишь крохотный шаг. Почти год я отслеживал трафик артефактов, я покупал сведения и пытал несговорчивых, я разобрался в системе поставок и вычленил нужного мне торговца. Я проделал колоссальную работу. И все это крысе под хвост?!..
Пальцы дрожали, глаза затянуло багровой пеленой, но я усилием воли заставил себя успокоиться. Сорваться с нарезки сейчас — непозволительная роскошь. У меня всего одна жизнь, это не игра, заново уровень не пройдешь.
Жаль, но похоже, не только тебе, Макс Край, пришла в голову идея этой ночью завладеть хабаром Сидоровича.
Прозвучала отрывистая команда. Бойцы, подчинившись приказу, встали в полный рост и двинули к схрону. Видать, их командир решил, что дальше группе ничего не угрожает. Скорее всего, он уже был здесь и тогда рядом с подземельем Сидоровича аномалиями и не пахло. Распространенная ошибка и верный признак новичка — запоминать безопасные маршруты.
Мысленно прикинув, смогу ли завалить всех вояк, я чуть не взвыл от бессилия: шансов не было. То есть вообще.
Однако поднимать руки и сдаваться я не спешил — еще успею. Затаившись у наружной двери, я смотрел, как люди в камуфляже бодро шагают по «ржавым волосам», как один из них наступил в «холодец», а второму осталась всего пара шагов до растяжек…
Тихо сплюнув, я безошибочно определил командира отряда и поймал в прицел его мордашку.